|
Перепост статьи alexander_konev от 28 июля 2019, 13:55 в ЖЖ
Christopher A. Beely, «The Unity of Christ. Continuity and Conflict in Patristic Tradition»
Книга профессора богословия из Йельского Университета Кристофера Били «Единство Христа» (Christopher A. Beely, The Unity of Christ. Continuity and Conflict in Patristic Tradition) представляет собой вышедшее в 2012-м году исследование развития христологической мысли в патристике. Можно согласиться с теми специалистами, которые посчитали данный труд важным вкладом в патристические исследования, по-новому освещающим один из ключевых периодов формирования христианской догматики. Автор рассматривает довольно значительный временной интервал, от Оригена до Иоанна Дамаскина, прослеживая возникновение новых подходов, распутывая довольно сложные узлы христологической полемики и стремясь выделить ключевые проблемы. В ходе ознакомления с книгой читателю придётся узнать, что многие известные ему стереотипные оценки или представления о ходе христологических дискуссий «золотого века» являются либо искажающими ход событий, либо чрезмерно упрощёнными.
Как отмечает сам автор, исследователь-патролог имеет перед собой два искушения: либо переоценить степень несогласия авторитетов между собой, в результате чего общая картина получится полностью фрагментированной, либо навести глянец и сгладить имевшие место расхождения, чтобы итоговая концепция казалась проще и понятнее.
Кристофер Били строит своё исследование, отталкиваясь от богословского вклада Оригена, оказавшего огромное влияние на весь рассматриваемый период. Касаясь тринитологического аспекта богословия Оригена, автор показывает, что распространённые представления об оригеновском тринитарном субординационизме не вполне соответствуют взглядам этого богослова, старавшегося показать, что Сын есть Бог, отличный от Отца в своём личностном бытии, бестелесный и рождённый в вечности, и не принимавшего гностической концепции «эманации» Сына. Интересно, что, желая показать нераздельность Отца и Сына и внутреннее единство природы этого божественного порождения, Ориген использует «психологическую метафору», подобную той, которую Августин предлагает позднее в трактате «О Троице». Отдельные фразы, извлечённые из своего контекста и перенесённые в контекст позднейших дискуссий, такие как порождение Сына «согласно воле Отца», могут спровоцировать неверное понимание богословия Оригена, которое будет скорректировано, если принять во внимание весь корпус его работ. Следует знать, что термин ουσία Ориген относил к личностному бытию, и соответственно, отрицал общность ουσία Отца и Сына, но утверждал общность их божественной природы (ϕύσις). Также Ориген (как впоследствии Василий Великий и Григорий Назианзин, но в отличие от Григория Нисского) резко отрицал возможность понимания Отца и Сына как двух индивидуальных представителей одного класса, имеющих общую ουσία.
Неоднократно в своей книге Кристофер Били обращает внимание на очень существенную сторону проблемы, которую вкратце можно обозначить как выбор типа метафизического языка тем или иным богословом. Многое зависело от того, какие варианты дискурса о Троице и Христе богослов считал приемлемыми. Традиция Оригена — Евсевия — Григория Назианзина — Кирилла Александрийского предпочитала динамический язык описания, говоривший о действии и существовании (в христологическом дискурсе это выражается акцентированием того, что Бог-Слово принимает на себя особенности человеческого существования), но избегала строгого языка аристотелевских категорий, говорящего о «первой и второй сущности», не только рискующего отодвинуть в тень трансцендентность Бога, но и вводящего некую статичность формально-логического анализа, при котором то, что является причиной и активным фактором, начинает рассматриваться на том же уровне, что и причиняемое.
Ещё одним важным вкладом Оригена в богословскую мысль был тезис о том, что понять Сына как образ Отца невозможно вне Воплощения, раскрывающего людям Бога-Отца. Это, помимо прочего, даёт повод поразмышлять о связи Троицы домостроительной и Троицы имманентной. Но главное то, что в событии Воплощения мы встречаем глубочайшую тайну, исследованию которой и посвящена книга: соединение во Христе двух совершенно разнородных природ, божественной и человеческой. И Ориген стал первым богословом, начавшим системную и философски утончённую работу над возникшей онтологической проблемой. Он же стал первым, кто сформулировал принцип «communicatio idiomatum» для объяснения того, почему Иисусу Христу текст Писания предицирует и божественные, и человеческие атрибуты. Впоследствии Григорий Назианзин разовьёт и усовершенствует этот принцип истолкования библейского текста.
Но именно здесь, не в тринитологии, а в христологии — и находится главная слабость Оригена: это дуалистическое понимание Христа и недостаточная последовательность в применении принципа «communicatio idiomatum». Чаще всего он стремится определить, какие изречения Писания относятся к человечеству Христа, а какие к его божественной природе. В этом он заходит настолько далеко, что в своих комментариях на Евангелие от Иоанна утверждает, что Сын Божий Христос есть иное бытие, ἕτερος (иной), нежели тот, кто говорит о своём человечестве. В этом мы можем видеть начало «христологии двух субъектов», которая обычно обозначается как «несторианство». Строгое разделение человеческого и божественного референтов высказываний Писания впоследствии стало экзетическим принципом, который применяли многие богословы. Таким образом, «communicatio idiomatum» у Оригена представляет собой лишь условность библейского языка, и никак не подразумевает ни реальной общности атрибутов Божественного Слова и человека Иисуса, ни единства субъекта, к которому они относятся. Те тексты Оригена, где тот, (повторяя, как правило, формулы, взятые из библейского текста) утверждает единство и нераздельность личности Христа, не снимают дуалистического напряжения, заложенного его библейской герменевтикой и приверженностью концепции «бесстрастного Бога».
Конечно, радикальное разделение Христовых божества и человечества заставляет задуматься о том, как понимать Воплощение, страдания и смерть Иисуса на кресте, да и сам смысл Искупления. Отвечая на насмешки языческого философа Цельса относительно того, что христиане способны помыслить, что трансцендентный Бог может иметь что-то общее с такими присущими творениям ситуациями, как страдание и смерть, Ориген в целом принимает ту концепцию «бесстрастного» Бога, которая была типична для эллинистической философии, и утверждает, что на кресте страдало и умерло человечество Иисуса, а не его Божество. Ориген отрицает, что хоть в каком-нибудь смысле можно говорить о смерти Бога, поскольку Путь, Истина и Жизнь умереть не могут. Во всех своих работах Ориген последовательно отрицает, что когда-либо в божественном домостроительстве Сын Божий страдал.
Вопрос о том, мог ли Бог подлинно принять способ человеческого существования так, что к нему применимы слова «страдал, умер и воскрес», стал ключевым вопросом для всей христологии последующей патристической эпохи. Те, кто отвечал на него утвердительно, придерживались христологии единого субъекта; отвечавшие отрицательно чаще всего принимали герменевтику Оригена, и были сторонниками дуалистической христологии. Некоторые же противники учения о страдании самого Сына Божия никак не могут быть отнесены к лагерю «несториан», поскольку отрицали полноту человечности Христа (например, отрицали наличие у него человеческого ума, как Аполлинарий); они говорили о «страдании человеческого тела» — но при таком подходе становится неясно, переживал ли какой-либо конкретный субъект эти страдания. В связи с этой проблемой хотелось бы отметить момент, где вызывает сомнения формулировка Кристофера Били. Он считает, что, несмотря на многократно проводимый Афанасием Александрийским дискурс единого субъекта, христология последнего всё же носит дуалистический характер, поскольку Афанасий категорически отрицает причастность Предвечного Слова каким-либо страданиям и настаивает на формулах, говорящих о страданиях и смерти именно тела. Также александрийский епископ утверждает, что все библейские выражения, говорящие о теле Иисуса, лишь «говорятся» о Слове — ввиду того, что это тело принадлежало Слову.[1] Конечно, в такой позиции Афанасия есть герменевтическое влияние Оригена. Но, возможно, логичнее было бы называть дуалистической христологией «христологию двух субъектов», в случае же Афанасия вернее будет говорить о «несубъектном» страдании тела, которое метафизически представляет собой телесность всех людей, но страдание которого личностно не воспринимается единым субъектом Слова.
В разделе о Евсевии Кесарийском американский исследователь показывает, насколько важным для той эпохи оказался христологический вклад Евсевия, ясно сформулировавшего подход ко Христу как единому субъекту — Слову Божию, принявшему человеческую природу, чтобы явить Бога через человеческое существование и получить возможность страдать, подобно нам. Размеры рецензии не дают возможности сколько-то подробно комментировать ход тринитарных дискуссий IV века, хотя книга «The Unity of Christ» содержит множество интересных сведений, на которые ранее редко обращали внимание. Из фактов, на которые необходимо обратить внимание, можно отметить тесную связь проблем христологии с дискуссией о Троице, в которой некоторые богословы (такие как Маркелл Анкирский) выражали позиции, близкие к модалистским; но отрицание реального различия личного бытия Отца и Сына с неизбежностью влекло применение к христологическим текстам Библии герменевтики двойного субъекта. У Маркелла, к примеру, Иисус Христос настолько отличен от Логоса, что их воля даже может находиться во взаимном противоречии.[2] Таким образом, тринитарный монизм влечёт христологической дуализм. Но христологический дуализм со своей стороны совсем не обязательно сопровождался какой-либо склонностью к модализму, поскольку главным распространителем герменевтики двух субъектов в IV веке стал Диодор Тарский, учитель таких известных авторов, как Феодор Мопсуэстийский и Иоанн Златоуст.
В своём исследовании Кристофер Били не упрощает сложности богословских дискуссий патристического периода, показывает компромиссы, на которые шли стороны, участвовавшие в полемике, богословскую напряжённость, которую несли в себе согласительные формулы, становившиеся результатами этих компромиссов. Он не раз ставит под вопрос популярные представления о развитии христологии, выводя Афанасия Александрийского с центрального места главного христологического авторитета «золотого века», которое тот традиционно занимает в учебниках, и ставя на это место Григория Назианзина, утверждавшего, что именно Бог добровольно принял человеческое существование, страдание и смерть. Назианзину принадлежит и знаменитая формула «что не воспринято, не могло бы быть спасено, а то, что соединено с Богом — спасено». Автор ярко демонстрирует существеннейшие различия между позициями «каппадокийцев». К примеру, Григорий Нисский тщательно избегал «теопасхитского» языка, заявляя, что Бог никак не мог быть ни рождён женщиной, ни распят. Таким образом, принцип «communicatio idiomatum» у этого богослова теряет реалистический смысл. Кристофер Били достаточно последовательно критикует Григория Нисского, а также работавшего на 150 лет позднее Леонтия Византийского за ослабление принципа «communicatio idiomatum» и герменевтику двух субъектов, за утрату динамически-библейского стиля богословского исследования и схоластизацию метода. Он называет схоластический подход, ведущий к дуалистической христологии и уравновешиванию двух природ в одной ипостаси «метафизическим» подходом; однако исходя из приведённых им материалов кажется, что это подход не столько метафизический, сколько формально-семантический, опирающийся на анализ понятий.
Конечно, автор книги старается показать, что помимо христологии, клонившейся к дуализму, всегда существовали богословы, отстаивавшие единство субъекта во Христе: такие как Евсевий Кесарийский, Григорий Назианзин, Кирилл Александрийский (хотя в теологии Кирилла автор выделяет три периода, второй из которых связан с попытками достижения компромиссной согласительной формулы и осложнён некоторыми амбивалентными выражениями, наложившими свой отпечаток на последующее развитие богословия, для которого Кирилл стал главным христологическим авторитетом), Амвросий, Августин и Максим Исповедник.
В целом книга «The Unity of Christ», как мне кажется, будет интересна для всех, кого интересуют христология и патристические исследования. Она проливает свет на некоторые обстоятельства, остававшиеся прежде в тени, и ясно представляет собственную богословскую позицию автора. В любом случае, такого рода работы полезны для оживления богословской мысли.
[1] См стр. 134
[2] См стр. 142
|
